пер. с яп. Б. В. Раскина
.– 368 с.
Наивная жена
Току-сан женился.
Току-сан считал себя профессиональным игроком и с гордостью заявлял, что состоит в родстве с боссом известного игорного дома. Трудно сказать, насколько это отвечало истине, но то, что Току-сан был страстным любителем пари, — факт бесспорный.
Току-сан предлагал пари в любое время и в любом месте — был бы только партнер.
— Заключим пари, — уговаривает он очередную жертву. — Какой номер у следующего трамвая — четный или нечетный?
Или говорит:
— Давай пари на твои зубы: четное или нечетное у тебя число зубов? Можно по отдельности — в верхней и нижней челюстях, а можно вместе.
— Погоди, — останавливает он партнера. — Рот закрывать нельзя, иначе ты заранее сможешь кончиком языка сосчитать свои зубы. Ты рот открой и высунь язык — тогда будет без обмана.
Объектом пари для него могло служить все что угодно: количество годовых колец на срезе дерева, возраст идущего навстречу старика, число мешков с мандаринами в лавке, или спичек в спичечной коробке, или лепестков на цветке, или рисинок в миске — короче говоря, все, что не имеет заранее заданного числа. Току-сан почему-то утверждал, что ему тридцать два года, хотя на самом деле ему было не более двадцати восьми. Он был упитан, даже полноват для своих лет, летом и зимой носил одно и то же застиранное легкое кимоно, поверх которого надевал зимой дырявую кофту на вате. Кофта была женская и такая старая, что невозможно определить, какая она по расцветке. Когда Току-сан спрашивали, почему он носит женскую кофту, он на целый час заводил романтическую историю об одной женщине, которая со слезами на глазах умоляла принять от нее эту кофту. Если его перебивали, говоря, что уже слышали об этом, он немедленно начинал рассказывать другую историю о другой его возлюбленной, которая тоже уговаривала его принять от нее кофту. Его лицо иногда казалось продолговатым, иногда круглым, как шар. Брови почти незаметны, глаза узкие, губы толстые, угреватый нос — пористый, словно кожура мандарина. Ростом Току-сан был не более метра шестидесяти, хотя всем и каждому с гордостью заявлял, что в нем не меньше ста семидесяти сантиметров, и на людях он всегда тянулся вверх, насколько хватало сил.
Однажды к Току-сан зашел полицейский — выяснить кое-что о жившем по соседству Синго.
— Что вам от меня нужно? — увидав на пороге полицейского, дрожащим голосом спросил Току-сан, трясясь от страха. — Я никакого отношения к игрокам не имею.
— Вас лично это не касается, — листая блокнот и даже не глядя в сторону Току-сан, ответил полицейский. — Меня интересует Кобэ Синго. Вы знаете такого?
Поняв, что полицейский пришел не за ним, Току-сан успокоился, перестал трястись и даже повеселел. Тут-то и дала о себе знать его многолетняя привычка.
— Знаю я Кобэ или не знаю? — произнес Току-сан, лукаво поглядывая на полицейского. — Давайте пари.
Полицейский бросил на него недоуменный взгляд:
— Чего «давайте»?
— Пари, заключим пари! Что тут непонятного.
Полицейский от удивления разинул рот.
— Господину полицейскому предоставляется преимущество сказать первому: знаю я Кобэ или не знаю? Я человек честный и заключаю пари без жульничества. Ну, идет?
Никто в точности не знает, как воспринял полицейский это предложение. Одни говорили, что он разозлился, другие — что расхохотался, третьи утверждали, будто он промолчал, сделав вид, что ничего не слышал.
И вот этот самый Току-сан женился. Однажды вечером вместе с молодой женщиной он стал обходить всех соседей:
— Знакомьтесь, моя жена. Ей восемнадцать лет, зовут Кунико. Прошу любить и жаловать.
Кунико была миловидной толстушкой небольшого роста, с кукольным личиком, миниатюрным ртом и носиком.
— Этой Кунико, — вынесли приговор соседи, — никакие не восемнадцать, а все двадцать два, а то и двадцать три. Похоже, Току-сан подобрал ее в каком-нибудь сомнительном баре, а то и на панели.
Говорилось это не по злобе. Подобным образом местные женщины поносили всех, кто впервые появлялся на их улице. Спустя некоторое время, ближе познакомившись с новоселом, они становились закадычными друзьями и тогда, наоборот, хвалили его на все лады.
Но тут вышло по-другому. Кунико не проявила желания сойтись поближе с соседками. У колодца она не появлялась, в лавки не ходила. Все делал Току-сан — покупал продукты, занимался стиркой у колодца. Он не брезговал стирать даже нижнее белье Кунико. Такое было бы еще простительно для пожилых, давно женатых людей, да и то если жена больна, но для молодоженов, при здоровой жене!.. Позорище! Женщины, которые целыми днями гнули спину, обихаживая мужа и детей, выходили из себя.
Току-сан только посмеивался:
— Моя Кунико не от мира сего. Она застенчивая, чужих сторонится. Пусть пока посидит дома. Я считаю, если муж стирает на жену, значит, любит ее. Кое-кто злословит насчет нас — ну и пусть, это из зависти.
Гнев женщин достиг апогея: да как он посмел объяснить их слова завистью! Это злило их больше всего именно потому, что было чистой правдой. Откровенно говоря, такого отпора они не ожидали. Женщины всячески поносили Току-сан, называя его размазней, жалким слюнтяем, позорящим все мужское население улицы. Однако Току-сан воспринимал злопыхательство соседок совершенно спокойно, считая его вполне естественным, раз они завидуют его замечательной жене.
Из всех здешних жителей Току-сан водил знакомство лишь со старым Тамбой. Только Тамба принимал всерьез его бесконечные рассказы и к тому же никогда не отказывал в небольших ссудах, когда Току-сан просил в долг. И само собой разумеется, что, когда у Току-сан возникало желание рассказать кому-нибудь о достоинствах своей супруги, он прежде всего отправлялся к Тамбе.
— Она такая верующая, такая религиозная! — начинал он. — Даже постель не просто так стелет, а думает, в какой стороне должно быть изголовье. В первый вечер я просто растерялся, когда она вдруг внимательно так поглядела на меня и спрашивает: «В какой стороне от нас находится Тайсяку-сама ?» Я просто ошалел: да почем я знаю, где он там находится, какое нам до него дело в такой момент. А Кунико спокойно так мне объясняет, что сегодня день Тайсяку-сама и того, кто ляжет спать ногами в его сторону, постигнет божья кара. Тут я встревожился: в самом деле, где же он, Тайсяку-сама, находится? Кстати, а ты, Тамба, знаешь?
— Н-да... честно говоря, не знаю.
— Вот и я не знал. Кунико нахмурила брови, задумалась, потом решила: «Тогда постелим так, как я делала раньше». И постелила изголовьем на юго-запад. Следующий день был днем Фудо-сама, — продолжал Току-сан. — К счастью, я запомнил кое-что о нем во время последнего храмового праздника. Справился и с богами Компира и Инари , но, когда дело дошло до богини Каннон, я, честно говоря, растерялся. Тебе ведь известно, что богиня Каннон вездесуща. Как тут быть? Даже Кунико отчаялась. Думали мы думали и порешили: ляжем головой в сторону главного храма Каннон — другого выхода нет!
— И так каждый вечер? — спросил Тамба.
— Каждый вечер! — подтвердил Току-сан. — Вот я и думаю: женская голова к умным вещам не больно приспособлена, а Кунико — исключение. Вряд ли найдется другая женщина, которая бы знала по именам столько богов, сколько моя жена знает. Да и таких религиозных, как она, я до сих пор не встречал.
— Да, это редкость, — согласно кивнул старый Тамба.
Спустя два с лишним месяца после женитьбы Току-сан явился к приятелю за советом.
— Понимаешь, такое дело, сразу и не скажешь... — начал Току-сан, смущенно почесывая затылок. — Я уже говорил, что Кунико — женщина не от мира сего, такая наивная, сущий младенец. С ней творится что-то непонятное.
Старик молча глядел на лежавшую перед ним шахматную доску с расставленными на ней фигурами, ожидая продолжения.
— Понимаешь, в тот самый момент, когда я трудился изо всех сил — даже пот прошиб, — она вдруг возьми и спроси: «Почему осенью листья с деревьев облетают?» Я удивился и говорю: «Ты все время об этом думала?» А она в ответ: «Нет, мне только сейчас это пришло в голову и не дает покоя». — «Нашла время, — говорю я, — не о том сейчас думать надо». Ну и опять поддал. А в мыслях засело: отчего, в самом деле, осенью листья с деревьев облетают? Плюнул я с досады — и сошел с поезда раньше времени. А в другой раз, — продолжал Току-сан, — ее заинтересовали зубы. Понимаешь, в самый разгар, когда я взмок весь, она вдруг тихо так спрашивает: «Из чего у человека зубы сделаны?» Я ей сразу отвечаю, лишь бы отделаться: «Как из чего? Из зубов!» А она: «Вроде бы они не кость и не мясо, тогда из чего же они сделаны?» — «Кончай, — говорю, — не время сейчас разговоры разговаривать». Да уж где там! Сам только о том и думаю: из чего все-таки зубы сделаны, раз они не кость и не мясо? А она помолчала и опять: «Отчего есть бумажки в сто и тысячу иен, а в сто пятьдесят и тысячу пятьсот — нет?» — «Это, — отвечаю, — дело правительства и меня не касается». А она говорит: «Придется написать в газету, в раздел „Полезные советы“. Может, там знают». И такое меня зло разобрало из-за этих дурацких вопросов, что опять все пошло насмарку... Знаешь, Тамба, я ничего не имею против того, что она размышляет. Простой человек даже не задумается над тем, почему осенью листья облетают. И это, я тебе скажу, еще одно подтверждение, что у Кунико головка светлая. Но нельзя даже самые распрекрасные мысли высказывать когда попало! Я ей объясняю: «Ты хоть выбирай время и место, когда свои умные вопросы задавать. От главного сейчас меня отвлекаешь...»
Старый Тамба осторожно передвинул пешку на шахматной доске и тихонько вздохнул.
— У Кунико характер покладистый, — продолжал Току-сан, — она мне никогда не перечит, во всем со мной соглашается. Но то ли она очень забывчивая, то ли это вошло у нее в привычку — всякий раз что-нибудь да выложит, словно холодной водой окатит. Вот, к примеру, говорит: «Назови семь богов счастья». Ну, я начинаю перечислять: Бэндзайтэн, Дзюродзин, Бисямонтэн, Хотэй, Эбису, Дайко-кутэн... А она, негодница, загибает пальцы: одного, мол, пропустил... Ничего тут смешного нет, Тамба, плакать надо!
— Я и не смеюсь.
— Ведь это не шутка. Каждый раз, как я берусь за дело, она начинает свои «что» да «почему». Почему, к примеру, у таксиста в машине голова не кружится? Или как, мол, ты считаешь, что страшнее: повеситься, утопиться или под поезд броситься? Представляешь, Тамба, мое состояние?
Старик зажал ладонью рот и как-то странно закашлялся.
— У меня наконец терпение лопнуло. Думаю: если этому не положить конец, наша семья развалится. Встал с постели и спрашиваю напрямик: «Ты что, издеваешься надо мной? То у тебя одно, то другое, а теперь еще что-то новенькое. Ну скажи на милость, какое отношение имеют все твои вопросы к тому, чем мы сейчас занимаемся? Неужели нельзя спросить в другое время?» Кунико покосилась на меня и говорит: «Сама не знаю, отчего так получается. Мадам всегда нам внушала: когда обслуживаете клиента, старайтесь отвлечься, думайте о чем-нибудь постороннем, так легче сохранить здоровье. Вот я и привыкла». Можешь себе такое представить, Тамба?!
— Н-да... — произнес старик после некоторого раздумья. Потом сочувственно добавил: — Всякое бывает. Похоже, она и в самом деле не от мира сего.
— Пожалуй, даже слишком, — сокрушенно отозвался Току-сан. — Ну можно ли быть такой наивной, да еще после семи лет работы в баре?
— Ты ее береги, — посоветовал старый Тамба. — Уверяю тебя, из нее получится хорошая жена.
А Кунико тем временем спокойно полеживала дома и мурлыкала песенку: «До чего же много забот у замужней женщины...»
